Трон из костей дракона - Страница 104

104

— Песня ситхи. — Бинабик застенчиво посмотрел на Саймона. — Я не пою ее очень хорошо. Вот это такое место, где первый ситхи один раз умирал на руках у человека, где один раз пролилась кровь из-за несдержанности человека на землях ситхи. — Кончив говорить, он похлопал по спине Кантаку, которая ткнулась ему носом в ногу. — Хиник айа, — сказал он ей. — Она теперь чувствует людей и пищу, которая приготовляется, — пробормотал он извиняющимся тоном.

— Что говорится в этой песне? — спросил Саймон. — Я имею в виду слова. — Он все еще чувствовал странный холодок, вспоминая песню тролля, но в то же время думал о том, как огромен мир на самом деле, как мало он еще видел даже в суетливом Хейхолте. Он казался себе сейчас маленьким-маленьким, меньше даже, чем этот маленький тролль, идущий рядом с ним.

— У меня имеется сомнение, Саймон, что песни ситхи можно говорить на языках смертных — потому что мы не можем очень правильно понять их мысли, понимаешь? Еще очень хуже, что я и ты говорим не на моем языке, но я могу предпринять отчаянную акцию.

Еще некоторое время они молчали. Потом Кантака видимо устала или решила, что вряд ли стоит делить волчьи радости с такими флегматичными людьми, и умчалась прочь.

— Это мне кажется похожим, — сказал наконец Бинабик, после чего скорее проговорил, чем спел:

У Врат Запада,
Между глазом солнца и сердцами
Предков,
Падает слеза —
След света, след света, упавшего на землю,
Касается железа и обращается в дым…

Бинабик застенчиво засмеялся.

— Видишь ли, в грубых лапах тролля песнь воздуха делается словами грубого камня.

— Нет, — сказал Саймон. — Я не совсем понимаю ее… но это заставляет меня чувствовать что-то…

— Тогда это очень хорошо, — ответил Бинабик. — Но никакие мои слова нельзя сравнивать с собственными песнями ситхи. И в особенности с вот этой. Она одна из самых очень длинных, так говорили мне, и самая очень грустная. Говорили также, что король-эрл Ий'Унигато сам складывал ее в последние часы, когда был умерщвлен… умерщвлен… Ах! Смотри, мы уже пришли на самый верх!

Саймон поднял глаза; действительно, они подходили к концу длинного склона.

Под ними простиралось бесконечное море Альдхорта.

Но он замолчал не из-за этого, подумал Саймон. Я думаю, он почти сказал что-то, чего говорить не хотел.

— Где ты научился петь песни ситхи, Бинабик? — спросил он, когда они наконец остановились, чтобы перевести дух, на самой вершине горы.

— Мы будем говорить об этом, друг Саймон, — ответил тролль, оглядываясь. — Но теперь посмотри! Вот это дорога вниз, к гостеприимству святого Ходерунда.

На расстоянии броска камня от них, цепляясь за пологую сторону холма, как мох, покрывающий древнее дерево, вились ряды и ряды тщательно ухоженных виноградников. Они отделялись друг от друга горизонтальными террасами, края которых закруглялись, как будто земля была возделана давным-давно. Дорожка бежала, извиваясь, между рядами виноградников вниз по склону. В долине, с одной стороны защищенной этим меньшим кузеном Вальдхельмских гор, а с другой стороны огороженной каймой леса, виднелись фермерские участки, расчерченные с дотошной симметрией ученой гравюры. Дальше за уступом горы можно было разглядеть небольшие служебные помещения аббатства, ухоженная и опрятная коллекция деревянных сараев и загонов, в которых не было сейчас ни коров, ни овец.

Единственной частью, выбивавшейся из этого огромного неподвижного гобелена, были старые рассохшиеся ворота, которые медленно качались на скрипучих петлях.

— Держись там, где тропинки, Саймон, и я думаю, что скоро мы будем иметь возможность есть, а может быть даже и усваивать живительную влагу — я говорю о монастырском вине. — Бинабик торопливо спускался по склону. Несколько минут они пробирались через виноградники, а Кантака, огорченная медлительностью своих спутников, устремилась вперед, на бегу перескакивая через лозы. Ее тяжелые лапы не сломали ни одной загородки и не повредили ни одного растения.

Саймон, который спускался вниз, внимательно глядя себе под ноги и чувствуя, как при каждом неосторожном движении скользят подошвы, внезапно скорее ощутил, чем увидел чье-то присутствие. Думая, что это тролль остановился, чтобы подождать его, он поднял глаза и кислой улыбкой, собираясь сказать что-то о необходимости проявления жалости к тем, кто не вырос в горах.

Вместо Бинабика он увидел огромную, кошмарную фигуру, закричал, поскользнулся и плюхнулся на дорогу.

Бинабик услышал крик, повернулся и побежал вверх по холму, где обнаружил Саймона, сидевшего в грязи, прямо перед большим пугалом, наряженным в лохмотья.

Маленький человек посмотрел на пугало, на его грубо раскрашенное лицо, почти полностью смытое дождями и ветром, и на Саймона, мрачно сосавшего разбитые пальцы. Он боролся со смехом до тех пор, пока не помог Саймону подняться, схватив его сильными руками за локоть и поставив на ноги. Но больше сдерживаться он не мог. Он повернулся и пошел вниз, а Саймон мог только сердито хмуриться, когда до него долетали звуки бурного веселья маленького тролля.

Саймон с горечью отряхнул штаны и проверил, не повреждены ли закрепленные у пояса пакеты — стрела и манускрипт. Понятно, что Бинабик не знал ничего о повешенном воришке, но он был, когда ситхи бился в ловушке лесника. Почему же ему так смешно, что Саймон немного удивился этому пугалу?

Чувствуя себя последним простаком, он посмотрел на пугало и снова ощутил леденящий холодок предчувствия. Тогда он протянул руку, схватил пустую тыкву головы пугала, которая оказалась грубой и холодной на ощупь, и запихнул ее в бесформенный рваный плащ, хлопающий разошедшимися полами у плеч пугала, чтобы спрятать невидящие грязные глаза. И пусть тролль смеется.

104