Трон из костей дракона - Страница 197

197

Так случилось, что Инелуки обнаружил бегство тех, за кого сражался. Он остался со своими пятью воинами и еще несколькими ситхи в сверкающем остове Асу'а. Даже его страшная магия не смогла долго противостоять несметному числу воинов Фингила. Северные шаманы нашли нужные заклинания, и последние защитные чары спали с вековых стен. При помощи смолы, соломы и факелов риммеры подожгли хрупкое здание. Среди клубов дыма и лижущих языков пламени северяне обратили в бегство последних ситхи, которые были слишком слабыми и робкими, чтобы бежать, или слишком преданы своему древнему дому. В том костре ужасные деяния совершали воины Фингила, а у ситхи уже не оставалось сил, чтобы сопротивляться. Их мир кончился. Жестокие пытки, изнасилования и убийства потерявших волю к борьбе ситхи, глумливое разрушение тысяч изысканных невосстановимых вещей — всем этим армия Фингила Кровавого наложила алую печать на нашу историю, и это пятно не смывается. Несомненно, те, кто бежал в лес, слышали крики и стоны, и, содрогаясь, взывали к предкам о правосудии.

В этот последний роковой час Инелуки и его Красная Рука взобрались на вершину самой высокой башни. Он решил, что место, где теперь никогда не будут жить ситхи, никогда не станет домом и для людей.

И тогда он произнес слова, более ужасные, чем какие-либо из тех, которые он говорил раньше, гораздо более зловещие, чем даже те, которые помогали ему создать Скорбь. Когда гром его голоса перекрыл шум пожара, риммеры во дворе замка с криком упали на землю и кровь хлынула у них из ушей и глаз, а лица почернели. Монотонный голос поднялся до нестерпимой высоты и перешел в вопль агонии. Внезапная вспышка света сделала небо белым, а затем наступила тьма, такая глубокая, что даже Фингил в своем шатре на расстоянии мили от замка думал, что он ослеп.

Но в некотором роде Инелуки все-таки потерпел поражение. Асу'а все еще стоял и горел, несмотря на то, что большая часть войска Фингила лежала теперь в смертных корчах у подножия башни. А на ее вершине ветер медленно играл шестью кучками серого пепла.

Скорбь… голова Саймона кружилась, он с трудом дышал. Казалось, что огни факелов дико трепещут. Склон горы. Я слышал, как скрипят колеса телеги… они привезли Скорбь! Я помню, это был дьявол в ящике… Сердце всех скорбей.

— Итак, Инелуки умер. Один из офицеров Фингила перед тем, как испустить последний вздох, клялся, что видел, как огромное тело отделяется от башни, алое, как угли в огне, и, извиваясь, как дым, хватается за него, как огромная красная рука…

— Не-е-ет! — закричал Саймон, вскакивая. Рука потянулась, чтобы остановить его, потом другая, но он стряхнул их, словно паутину. — Они привезли серый меч, этот ужасный меч! А потом я видел его! Я видел Инелуки! Он был… он был…

Комната качалась взад и вперед, и лица смотревших на него людей — Изгримнура, Бинабика, старика Ярнауги — вытягивались, как рыба, прыгающая в пруду. Он хотел говорить, хотел рассказать им всем о склоне горы и о белых демонах, но темная завеса натянулась перед его глазами, и что-то гремело в ушах.

Саймон бежал по темной дороге, и единственными его спутниками были голоса в темноте.

Простак! Иди к нам! Тут есть местечко, приготовленное для тебя!

Мальчик! Смертное дитя! Что оно видело, что оно видело?

Заморозьте его глаза и унесите его вниз, в тень. Укройте его звенящим, пронзительным морозом.

Перед ним маячила фигура, тень, увенчанная рогами, огромная, как гора. На ней была корона из бледных сверкающих камней, и красные огни были ее глазами. Красной была ее рука, и, когда она схватила и подняла его, пальцы жгли, как огненные головешки. Вокруг мелькали бледные невнятные лица, колеблющиеся, словно огоньки свечей.

Колесо вращается, смертный, вращается, вращается… Кто ты такой, чтобы остановить его?

Он мошка, маленькая мошка…

Алые пальцы сжались, глаза разгорелись темным неопределенным светом. Саймон кричал и кричал, но ответом ему был только безжалостный смех.

Он выплыл из странного водоворота певучих голосов и алых рук и обнаружил, что его сон, словно в зеркале, отражен в кольце склонившихся над ним лиц, бледных в свете факелов, вызывающих воспоминание о ведьмином круге. За пятнами лиц стены были расчерчены точками сверкающего света, вздымавшегося к небесам.

— Он просыпается, — раздался голос, и сверкающие точки внезапно превратились в ряды стоящих на полках горшков.

— Плохо он выглядит, — нервно сказал глубокий голос. — Я бы, пожалуй, дал ему еще воды.

— Я уверена, что все будет в порядке, так что, если хотите, можете вернуться туда, — ответил первый голос, и Саймон начал изо всех сил таращить глаза до тех пор, пока пятно, от которого исходил голос, не перестало быть просто пятном. Это была Мария — нет, Мириамель, стоявшая подле него на коленях. Он не мог не заметить, как измялся подол ее платья, лежавший на грязном полу.

— Нет, нет, — сказал другой. Герцог Изгримнур нервно подергивал бороду.

— Что… случилось? — Может быть, он упал и разбил голову? Он попытался ощупать себя, но ныло все тело, и нигде не было шишки.

— Опрокинулся ты, вот что, мальчик, — проворчал Изгримнур. — Кричал очень… о том, что видел. Я отнес тебя сюда и, между прочим, чуть кишки не надорвал.

— А потом стоял, как бесполезное чучело, и глядел на тебя, — сказала Мириамель, и голос ее был суров. — Хорошо, что я вошла. — Она подняла глаза на старого риммера. — Ты ведь сражался в битвах, верно? Что ты делаешь, когда кто-нибудь ранен? Бесполезно пялишься?

197