— Это священное вино, моя леди. Иногда единственное, что остается мне на моем тернистом пути. Вы должны понять. — Он одарил ее застенчивой улыбкой и осенил золото знаком древа, прежде чем спрятать его в карман рясы. — Мы делаем то, что должно, дабы служить Божьей воле.
Воршева медленно кивнула:
— Я могу понять это. Не подведи меня, монах. Ты служишь великой цели, а не только мне.
— Я понимаю, леди, — он поклонился, потом повернулся и вышел вон. Воршева посмотрела на пергамент, разложенный на столе принца, и глубоко вздохнула. Дело сделано.
Сумерки следующего дня застали Саймона в покоях принца Джошуа, готовым к прощанию. Охваченный какой-то дремотой, словно только что проснувшийся, Саймон слушал последний разговор принца с Бинабиком. Юноша и тролль провели весь этот хмурый день, собирая снаряжение в дорогу. У Саймона теперь был новый, подбитый мехом плащ, шлем и тонкая кольчуга, чтобы носить под верхней одеждой. Хейстен сказал, что она не спасет от удара мечом или от стрелы, пущенной в сердце, но может сослужить хорошую службу при каком-нибудь менее гибельном нападении.
Саймону она показалась не слишком тяжелой, но Хейстен предупредил его, что после долгого дневного перехода он вряд ли будет так веселиться.
— Солдату всегда тяжело, парень, — сказал ему этот огромный человек. — И тяжелее всего подчас остаться в живых. Сам Хейстен был одним из трех эркинландеров, которые шагнули вперед, когда капитаны вызывали добровольцев. Как и два его товарища — Этельберн, покрытый шрамами ветеран с пышными усами, почти такой же огромный, как Хейстен, и Гримрик, худой, похожий на ястреба человек с гнилыми зубами и внимательным взглядом — он провел столько времени, готовясь к предстоящей осаде, что теперь радовался любому настоящему делу, даже такому опасному и таинственному, каким обещали стать эти поиски. Когда Хейстен узнал, что Саймон тоже идет, он еще больше утвердился в своем желании присоединиться к экспедиции.
— Посылать на такое дело мальчишку — это бред, — рычал он. — А он ведь даже еще не кончил учиться махать мечом и пускать стрелы. Лучше уж я пойду с ним и будут учить его дальше.
Слудиг, человек герцога Изгримнура, как и эркинландеры, был одет в меха и конический шлем. Вместо длинного меча, какими вооружились остальные, Слудиг заткнул за пояс два ручных топора с прорезными фигурными лезвиями. Он весело улыбнулся Саймону, предвидя его вопрос.
— Когда один застрянет в чьем-нибудь черепе, — риммер говорил на вестерлинге свободно, почти с таким же легким акцентом, как и сам герцог Изгримнур, — хорошо иметь под рукой запасной, чтобы было чем драться, пока не вытащишь первый.
Кивнув, Саймон попытался улыбнуться в ответ…
— Рад снова видеть тебя, Саймон, — сказал Слудиг, протягивая мозолистую руку.
— Снова?
— Мы уже встречались однажды в аббатстве Ходерунда, — рассмеялся Слудиг. — И ты потом путешествовал задом вверх, перекинутый через седло Айнскалдира. Надеюсь, что ты не только так умеешь ездить.
Саймон вспыхнул, пожал руку северянина и отвернулся.
— Мы не намного продвинулись, чтобы помочь тебе в пути, — с сожалением говорил Ярнауга Бинабику. — Скендианские монахи оставили скудные сведения о путешествии Колмунда, кроме записей о его снаряжении. Они, вероятно, считали его сумасшедшим.
— С великой вероятностью они были правы, — заметил Бинабик, полируя костяной нож, недостающую часть своего посоха.
— Но кое-что мы все-таки обнаружили, — сказал Стренгьярд. Волосы священника стояли дыбом, глазная повязка съехала немного на сторону, как будто он явился в покои принца прямо из архивов, в которых рылся всю ночь, как оно, впрочем, и было. — Библиотекарь аббатства написал: «Барон не знает, как долго продлится его путешествие к Дереву Рифмоплета…»
— Это нам непонятно, — вмешался Ярнауга, — скорее всего, монах просто чего-нибудь не расслышал или получил эти сведения через третьи руки… но все-таки это название. Возможно, что-нибудь прояснится, когда вы доберетесь до Урмсхейма.
— Может быть, — задумчиво сказал Джошуа, — это какой-то город, селение у подножия горы?
— Может быть, — с сомнением ответил Бинабик, — но насколько я могу знать, между развалившимся монастырем и Урмсхеймом ничего не находится — кроме Льда, деревьев и камней, с несомненностью. Этих предметов там сколько угодно.
Когда были уже произнесены последние слова прощания, Саймон услышал доносившийся из задней комнаты голос Сангфугола, который пел там для леди Воршевы:
Что делать мне? Идти ль во тьму,
Где холод, лед и мрак,
Иль возвратиться в отчий дом?
Скажи, — и будет так…
Саймон поднял свой колчан и в третий или четвертый раз проверил, на месте ли Белая стрела. Сбитый с толку, словно пойманный сетями какого-то длинного, прилипчивого сна, он вдруг понял, что снова собирается в путешествие — и снова не знает почему. Его отдых в Наглимунде оказался таким кратким! Теперь он кончился — навсегда, или, по крайней мере, надолго. Дотронувшись до голубого шарфа, повязанного на шее, он осознал, что может никогда больше не увидеть оставшихся в Наглимунде… Сангфугола, старого Таузера или Мириамель. Ему показалось, что сердце его внезапно споткнулось, начало заикаться, как деревенский пьяница, и он хотел было прислониться к чему-нибудь, как вдруг сильная рука сжала его локоть.
— Вот ты где, парень. — Это был Хейстен. — Мало того, что ты еще ничему не научился ни с мечом, ни с луком, так теперь мы тебя еще посадим на лошадь.