Трон из костей дракона - Страница 230

230

— Никуа! — выдохнул он на языке, совсем не похожем на его родной риммерпакк. — Иди сюда, да проклянет тебя Удун! Иди!

Огромный пес сделал еще шаг, белой громадой нависнув над своим раненым хозяином.

— Теперь… держи, — сказал человек, ухватившись сильными руками за белый кожаный ошейник. — И тащи!

Когда собака потянула, он застонал и сжал зубы под равнодушной собачьей мордой шлема. Он едва не лишился сознания от раздирающей тело боли, подобной бьющему молоту, когда собака тащила его по снегу, но не ослабил хватки, пока не достиг деревьев. Только тогда он разжал руки и отпустил — все отпустил и соскользнул вниз, в темноту, к недолгому отдыху от невыносимой боли.

Когда он очнулся, серое небо стало на несколько тонов темнее, а принесенный ветром снег прикрывал его пушистым одеялом. Огромный пес лежал рядом, безразличный ко всему. Несмотря на свою короткую шерсть, он явно чувствовал себя так же хорошо, как если бы отдыхал перед пылающим камином. Человек на земле не удивился: он хорошо знал ледяные песни Пика Бурь, где были выращены эти звери. Глядя на красную пасть, изогнутые зубы и крошечные белые глаза Никуа, словно полные какого-то молочного яда, он снова возблагодарил судьбу за то, что он хозяин, а не жертва этих тварей.

Он стащил с себя шлем — не без труда, потому что тот помялся во время падения — и положил на снег рядом с собой. Ножом он разрезал свой черный плащ на длинные полосы и стал медленно и старательно подпиливать молодое, тоненькое деревце. Это было почти невыносимо для его изувеченных ребер, но он продолжал, изо всех сил стараясь не обращать внимания на вспышки боли. У него было две причины для того, чтобы выдержать все это: долг рассказать своим хозяевам о неожиданной атаке ситхи и жгучее желание отомстить этой компании подонков, которая так часто нарушала его планы.

Когда он наконец кончил пилить, бело-голубой глаз луны с любопытством выглянул из облаков между верхушками деревьев. Он туго примотал короткие палки к ногам полосками своего плаща, сделав нечто вроде лубка; потом, вытянув перед собой негнущиеся ноги, словно ребенок, играющий в грязи в крестики-нолики, прибинтовал короткие поперечины к верху двух оставшихся длинных палок. Аккуратно захватив их, он, снова взялся за ошейник Никуа, позволив белой собаке поставить себя на ноги. Некоторое время он угрожающе раскачивался, но в конце концов ему удалось пристроить только что сделанные костыли под мышки.

Он сделал несколько шагов, неуклюже передвигая негнущиеся ноги. Сойдет, решил он, морщась от невыносимой боли — впрочем, выбора-то у него и не было.

Он посмотрел на ощерившийся шлем, валяющийся в снегу, подумал о том, сколько усилий придется затратить, чтобы поднять его, и о тяжести теперь уже бесполезной вещи. Потом, задыхаясь, все-таки нагнулся и взял его. Шлем был дан ему в священных пещерах Стурмспейка Ею Самой. Она назвала его тогда Священным охотником — его, смертного. Теперь невозможно было оставить его лежать на снегу, как нельзя было бы остановить собственное бьющееся сердце. Он не мог забыть то невероятное, опьяняющее мгновение и голубые огни в Покоях Дышащей Арфы, когда он опустился на колени перед троном, и спокойное мерцание Ее серебряной маски.

Терзающая его боль утихла на мгновение от сладкого вина воспоминаний. Никуа молчаливо трусил у ног. Инген Джеггер медленно, с остановками спускался по длинному, поросшему деревьями склону горы и тщательно обдумывал месть.

У спутников Саймона, потерявших одного из своих товарищей, не было желания разговаривать, да и ситхи не поощряли их к этому. Они медленно и молчаливо шли через заснеженные подножия гор, и серый день постепенно переходил в вечер.

Каким-то образом ситхи точно определяли, как им идти, хотя Саймону утыканные соснами склоны казались одинаковыми, неотличимыми друг от друга. Янтарные глаза предводителя все время двигались на его неподвижном, как маска, лице, но казалось, что он ничего не ищет, а, скорее, читает запутанный язык земли так же легко, как отец Стренгьярд разбирается в своих книгах.

Единственный раз, когда главный ситхи хоть как-то отреагировал на происходящее вокруг, был в самом начале их пути, когда по склону рысью спустилась Кантака и пошла рядом с Бинабиком, сморщив нос и обнюхивая его руку и нервно виляя хвостом. Ситхи с некоторым любопытством поднял брови и обменялся взглядами со своими товарищами, чьи желтые глаза удивленно сузились. Он не сделал никакого знака, по крайней мере Саймон ничего не заметил, но волчице было позволено беспрепятственно сопровождать их.

Дневной свет уже угасал, когда странная процессия наконец повернула на север и медленно пошла вдоль основания крутого склона, чьи заснеженные бока были усеяны крупными камнями. Саймон, шок и оцепенение которого уже достаточно прошли, чтобы позволить ему заметить до боли замерзшие ноги, мысленно поблагодарил предводителя, когда тот сделал знак остановиться.

— Здесь, — сказал он, показывая на огромный валун, возвышающийся над их головами. — На дне, — он снова показал на этот раз на широкую, по пояс вышиной трещину в передней части камня. Прежде чем кто-либо успел вымолвить хоть слово, двое ситхи проворно прошли мимо них и головой вперед скользнули в отверстие. В мгновение ока они исчезли.

— Ты, — сказал предводитель Саймону. — Иди следом. Хейстен и два других солдата хотели было что-то возразить, но Саймон чувствовал странную уверенность, что все будет в порядке, несмотря на необычность ситуации. Встав на колени, он сунул голову в щель.

230