Трон из костей дракона - Страница 265

265

Нельзя сказать, что все уроки гор были такими уж мучительными. Воздух был настолько разреженным и до боли холодным, что Саймону иногда казалось: следующий вдох превратит его в кусок льда, но эта морозная атмосфера приносила странный восторг открытости и бестелесности, словно возбуждающий, тревожащий ветер дул прямо сквозь тело.

Сама ледяная поверхность горы была до боли прекрасна. Саймону даже присниться не могло, что у льда может быть цвет. Он был знаком только с прирученным вариантом, украшавшим крыши Хейхолта в эйдонтиды затейливой бахромой и покрывавшим колодцы. Тот был чистым, как бриллиант, или молочно-белым. Покоробленная, выщербленная ветром и далеким солнцем ледяная броня Урмсхейма поражала радужным многоцветием и разнообразием форм. Над головами усталых путников склонялись ледяные башни, пронизанные фиолетовыми и сине-зелеными венами; раскрошившиеся скалы рассыпались хрустальными слитками, похожими на драгоценные камни, чьи сверкающие края отливали неистово синим; все это вместе образовывало ледяную мозаику, как покинутые кварталы города, построенные по проекту какого-то безумного архитектора.

В одном месте над краем залитой белым туманом расщелины чернели кости двух замерзших, давно погибших деревьев, похожих на забытых часовых. Пелена льда, протянутая между ними, растаяла на солнце до толщины пергамента. Мумифицированные деревья казались воротными столбами Небес, а лед между ними был мерцающим нежным веером, разбивавшим сияние дня в пылающую радугу рубинового и персикового, вихрями золотого, бледно-лилового и бледно-розового. Саймон был уверен, что рядом с этим великолепием даже знаменитые окна Санкеллана Эйдонитиса показались бы тусклыми, словно вода в грязном пруду или оплывшие свечи.

Великолепное одеяние горы радовало глаз, но ее холодное сердце вынашивало темные планы против незваных гостей. В конце первого дня пути, когда Саймон и его смертные товарищи приспосабливались к медленной и осторожной поступи, которую навязывали им шипы Бинабика, а ситхи, пренебрегавшие подобными предосторожностями, двигались, тем не менее, ничуть не быстрее их — тьма расползлась по небу так внезапно и неотвратимо, как расползаются чернила по промокашке.

— Ложитесь! — закричал Бинабик Саймону и двум эркинландерам, которые с любопытством смотрели туда, где минуту назад было солнце. За спинами Хейстена и Гримрика Слудиг уже бросился ничком на твердый снег. — Вниз на землю! — кричал тролль. Хейстен тоже упал, потащив за собой Саймона.

Когда он пытался догадаться, какую опасность увидел впереди Бинабик и что делают ситхи, скрывшиеся за поворотом тропы с юго-восточной стороны Урмсхейма, — низкий, ровный гул ветра внезапно взлетел до визга. Саймон почувствовал сильный рывок, потом что-то потащило его, и юноша утопил пальцы в снежной пыли, пытаясь ухватиться за ледяную корку тропы. Потом грянул гром, едва не разорвавший его уши. Первый раскат еще разносился эхом по далеким ущельям, и в это время второй тряхнул Саймона, как Кантака могла бы трясти пойманную крысу. Он захныкал и с новой силой вцепился в землю, а костлявые пальцы ветра рвали его одежду, и гром раз за разом обрушивался на гору, как будто она была наковальней гигантского кузнеца.

Буря прекратилась так же внезапно, как и началась. После того, как вопль ветра стих, скорчившийся на земле Саймон еще долго не мог заставить себя двинуться с места. Когда он наконец сел, стараясь не обращать внимания на непрерывный звон в ушах, солнце уже проглядывало сквозь чернильные брызги туч. Около него с видом озадаченного ребенка сидел Хейстен, нос солдата был разбит, а борода полна снега.

— Во имя Эйдона! — выругался он. — Во имя страждущего, истекающего кровью скорбного Эйдона и Бога Всевышнего! — Хейстен вытер нос тыльной стороной руки и тупо уставился на красные полоски, оставшиеся на меховой рукавице. — Что?..

— Много счастья, что мы местополагались на широком куске тропы, — сказал Бинабик, поднимаясь на ноги. Хотя он тоже был в снегу с головы, до ног, тролль выглядел почти весело. — Здесь бури летают очень быстро.

— Быстро… — пробормотал Саймон. Он проколол лодыжку правого сапога шипом, надетым на левый, и по тому, как сильно болела нога, был уверен, что серьезно поранился.

У поворота тропы появилась стройная фигура Джирики.

— Вы никого не потеряли? — крикнул он. Когда Бинабик ответил, что все живы, ситхи насмешливо отдал честь и снова исчез.

— Я не вижу на нем снега, — мрачно ответил Слудиг.

— Горные бури летают быстро, — сказал Бинабик. — Но также и ситхи.

Семеро путешественников провели эту первую ночь в горах у задней стены неглубокой пещеры на восточной стороне Урмсхейма, всего в пяти или шести локтях от узкой тропы над черной пропастью. Дрожа от пронизывающего ветра, утешенный, но не согретый нежным пением Джирики и Аннаи, Саймон вспомнил слова, сказанные ему доктором Моргенсом одним душным летним полднем, когда юноша жаловался наставнику, что живет в переполненных помещениях для слуг, где совершенно невозможно уединиться.

Никогда не привязывай дом к определенному месту, сказал тогда старик, слишком разомлевший от летнего тепла даже для того, чтобы пошевелить пальцем, устраивай себе дом в собственной голове. Когда-нибудь ты поймешь, что твой дом нуждается в меблировке — воспоминаниях, друзьях, которым ты доверяешь, любви к учению… и прочее в том же духе. Моргенс улыбнулся. Все это останется с тобой, куда бы ты ни отправился. Тебе никогда не понадобится дом — конечно, если только ты не потеряешь голову.

265