Трон из костей дракона - Страница 87

Каким утешением было снова услышать голос Моргенса! Но этого пассажа он не понял. То ли Моргенс хотел сказать, что Престер Джон не убивал Красного дракона, то ли, что он просто не был избран Богом на этот подвиг? Но если он не был избран Господом Узирисом, как же ему удалось уничтожить чудовище? Да и все в Эркинланде тоже говорили, что он король — помазанник Божий…

Пока он размышлял, поднялся ветер, и руки юноши покрылись мурашками.

Да проклянет его Эйдон, я должен найти плащ или что-нибудь теплое, подумал он. И решить, куда я иду, а не сидеть здесь без толку над старой рукописью, точно полоумный.

Теперь стало ясно, что его прежний план — стать вертельщиком или уборщиком в какой-нибудь сельской гостинице, укрывшись под жалким покровом анонимности, — был глупейшей затеей. Дело ведь не в том, узнали ли его те два стражника, от которых он сбежал, — не они, так кто-нибудь другой. Он был в этом уверен. Он не сомневался, что солдаты Элиаса уже рыщут по всей округе, разыскивая его; он был не просто беглый слуга, он был преступником, ужасным преступником. Несколько человек уже заплатили жизнью за бегство Джошуа, и не могло быть пощады Саймону, если бы он попался в руки стражей короля.

Как ему скрыться? Куда пойти? Он почувствовал растущую панику и попытался подавить ее. Моргенс перед смертью хотел, чтобы он последовал за Джошуа в Наглимунд. Пожалуй, это единственно верный путь. Если бегство принца прошло благополучно, он, конечно, будет рад принять Саймона. Если нет, тогда, возможно, вассалы Джошуа предоставят ему убежище в обмен на известия о своем господине. И все-таки путь до Наглимунда был невероятно длинен. Саймон представлял себе маршрут и расстояние только из слышанных им разговоров, но никто не называл этот путь коротким. Если дальше следовать Старой Лесной дороге, рано или поздно она пересечется с Вальдхельмской дорогой, идущей на север вдоль подножия холмов, от которых она и получила свое название. Когда он доберется до Вальдхельмской дороги, то, наконец, пойдет в правильном направлении.

Он скатал бумаги в трубку и обернул их полоской ткани, оторванной от подола рубахи. Оказалось, что он не уложил одну страницу, лежавшую в стороне, это была та, которую размыл его пот. Среди пятен расплывшихся букв сохранилась только одна фраза; слова бросились ему в глаза.

«…если он и был отмечен Богом, это более всего сказывалось в умении найти подходящий момент для штурма и отступления, в искусстве определять единственное место, в котором необходимо было быть в нужное время, и вследствие этого преуспеть».

Это не было похоже на пророчество или предсказание, но немного приободрило его и утвердило в принятом решении. Итак, на север — на север, в Наглимунд.

Бесконечный, тоскливый и болезненный путь этого дня вдоль Старой Лесной дороги был отчасти скрашен счастливым событием. Продираясь сквозь кусты, окружающие случайный домик, который сгорбился у дороги, он увидел просвечивающее между ветками бесценное сокровище — чье-то белье, висящее без присмотра. Пробираясь к дереву, завешанному мокрой одеждой, он не сводил глаз с убогой, крытой куманикой хижины, стоящей всего в нескольких шагах. Сердце его учащенно билось, когда он стянул с ветки шерстяной плащ. Он был таким тяжелым от влаги, что Саймон чуть не упал, когда плащ скользнул ему в руки. Никто не пошевелился в домике, собственно говоря, вообще никого не было видно. Почему-то это делало кражу еще более мерзкой. Карабкаясь со своей ношей в чащу кустов, он вновь видел перед глазами обломок грубой деревянной доски, стучащий по окоченевшей груди.

Саймон очень быстро понял, что жизнь человека вне закона ничем не напоминала истории о разбойнике Джеке Мундвуде, которые рассказывал ему Шем.

Раньше он представлял себе Альдхорт бесконечным великолепным залом, с полом из мягкого гладкого дерна и колоннами стройных стволов, уходящими к потолку зеленых крон, и голубого неба, а по этому залу разъезжали на гарцующих боевых конях смелые рыцари, вроде Таллистро Пирдруинского или великого Камариса, и спасали заколдованных дивных леди от преследующих их напастей. Брошенный в жестокую действительность, Саймон узнал, что деревья на лесной опушке так тесно прижаты друг к другу, что ветви их переплетаются, как змеи. Подлесок тоже был не лучше — бесконечное бугристое поле из куманики и упавших стволов, которые трудно было разглядеть подо мхом и опавшими листьями.

В эти первые дни, когда он случайно оказывался на открытом месте и мог некоторое время идти почти беспрепятственно, звук собственных шагов по мягкой рыхлой земле заставлял его чувствовать себя выставленным напоказ. Он ловил себя на том, что спешит перейти солнечные долины и как можно скорее углубиться в заросли подлеска. То, что нервы так сдали, рассердило его, и он стал заставлять себя пересекать открытые места медленно. Иногда он распевал храбрые песни, прислушиваясь к заглушенному эху, как будто его слабый, срывающийся голос был чем-то вроде пения птиц, но когда он снова входил в заросли куманики, он редко вспоминал свои песни.

Несмотря на то, что он не мог отогнать от себя воспоминаний о Хейхолте, они все-таки стали чуть более далекими и отрывочными, а мысли его все настойчивее заполнял туман гнева, горечи и отчаяния. Его дом и счастье были украдены. Жизнь в Хейхолте была прекрасна и легка: люди добры, а комнаты удобны. Теперь наступило черное время, час за часом он продирался через предательский лес, утопая в слезах от жалости к себе. Он чувствовал, как исчезает прежний Саймон. Все больше и больше его мысли занимали два предмета — поесть и двигаться дальше.